Анатолий Афанасьев - Мелодия на два голоса [сборник]

— Ое-ей!

Так они шли по городу, болтая о любви. Федор хотя и пребывал в лунатическом состоянии, понимал, что упускает драгоценное время, которое не повторится. Он чувствовал, что должен сказать или сделать что-то необыкновенное, может быть, дерзкое, нелепое, но такое, что заставит ее услышать. Иначе через минуту Анюта спокойно попрощается, уйдет и больше не вспомнит о его существовании. Но что сделать? Пройтись колесом по асфальту? Закукарекать? Все пустое. Насильно мил не будешь.

— Осторожно, Анюта! Тут лужа! — сказал он дрогнувшим голосом, протягивая ей руку. Она резко повернула к Федору разгневанное, изумительных очертаний лицо. В расширенных глазах девушки на мгновение зловещим водопадом отразились фонари и звезды.

— Не кажется ли тебе, дружок, — язвительно начала она, — что ты ставишь меня в какое-то дурацкое положение. Мы с тобой не знакомы толком, а ты идешь и поминутно объясняешься в любви. Что я, по-твоему, должна делать? Скажи — что?! Я ведь обидеть тебя не хочу. Но и ты меня должен понять.

Федор не вынес дольше ослепительной близости божества, не вник в сказанные слова, ринулся вперед и неловко, потому что спешил, обнял ее и прижался наконец к ней губами. От неожиданности она замерла, и Федор успел ощутить волшебную гибкость ее тела, свежее, чистое дыхание.

— Ты этого и добивался? — спросила она.

— Не только этого.

— Чего еще?

— Я бы на тебе хотел жениться, Анюта!

Федор боялся, что она рассмеется от нелепости его предложения.

Стоял перед ней, как нашкодивший щенок, и ждал приговора.

— Мне пора, Федя. Вон мой дом. — Он с ужасом различил в ее голосе что-то похожее на зевок. — Всего тебе хорошего, Федя!

— А как же?..

— Ты насчет женитьбы? Знаешь, Федя, у всякой шутки должен быть предел.

— Для меня пределов нету! — уверил Федор.

Он догнал ее возле подъезда.

— Анюта, подожди!

— Послушай, тебе не надоело?

— Одну минуту… Я хочу, чтобы ты знала! Да, я молодой, зарабатываю немного, да… нет, не то… — он горел, как в лихорадке. — Не знаю, чем я тебе не глянулся, может… опять не то. Ага, вот! Без тебя мне крышка, Анюта! Так случилось. Но я тебя не побеспокою больше, вот что я хочу сказать. Я тебя больше не побеспокою!

Она испуганно отшатнулась, увидев близко его лицо, в этот миг жутко постаревшее, серое, она увидела Федора таким, каким его когда-нибудь похоронят. Она смутилась.

— Да нет, ты меня не беспокоишь, приходи, если хочешь, — залепетала Анюта. — Просто как-то все неожиданно. Неужели это так серьезно?

Она обращалась в пустоту. Федор был уже далеко. Он крался по ночному городу, пробираясь к дому, старательно уклоняясь от призрачных теней, бросавшихся к нему под ноги из всех подворотен.

В течение нескольких дней — туман и боль. Бывало, выскакивал из автобуса не на своей остановке, отходил в сторонку и, прислонясь к стене, тихонечко выл: у-у! Когда очередная волна звериной тоски накатывала на него дома, он скрывался в ванной и час-два плескался то под холодным, то под горячим душем. Придумал одну хитрую штуку. Погружался в воду с головой и терпел, сколько было возможно, впритык до удушья. Начинал задыхаться, выныривал, и жизнь снова казалась привлекательной. Он гордился своей изобретательностью.

Надвинулась осень, и на город посыпались желтые листья. У магазинов с лотков торговали арбузами и яблоками. Просыпаясь на рассвете, Федор уже не пытался задремать, зажигал свет и читал или просто лежал, глядя в потолок. Эти спокойные ранние часы приносили короткое забвение его смятенной юной душе. Чудилось, что не только в нем самом, но и в городе готовятся какие-то роковые перемены.

В одну из суббот спозаранку зазвонил телефон, и отец позвал его из прихожей:

— Федор, это тебя!

Он тревожно напрягся. В его состоянии каждая малость, нарушавшая обыденное течение времени, внушала невнятную надежду и страх. На что надежду-то, на что? На какое чудо?

Снял трубку, услышал мужской грубоватый голос:

— Ты, что ли, Федь?

— Кто это?

— Юшка я! Не помнишь? В деревне у деда… Ну, чего молчишь?

— А-а, — не сразу отозвался Федор. — Здорово, старина! Ты откуда звонишь?

Отчетливо представились ему река, лес, избушка старика Михалыча. Как давно это было, а ведь и четырех месяцев не прошло. Юшка неуверенно бубнил в трубку:

— Я тут навроде заблудился… Слышь, Федор, надо повидаться. Дед просил.

Федор совсем проснулся и развеселился, представив себе буйного Юшку, грозившего пожаром беззащитному, хитрющему деду. И его подругу припомнил ясно, Верку с лесоповала, похожую на сто тысяч ласковых поцелуев.

— Юшка, ты определись хоть, где ты?! Что ты из будки видишь?

— Чего? Ну, магазин какой-то. Погоди, счас гляну… Ага, вон в скверике дядька каменный лошадку гладит.

— Пржевальский?

— Дак вроде…

— Юшка, ты иди к памятнику и стой там. Минут через двадцать приду. Покури.

— Нечего курить. Тут киоск закрыт. Тоже мне, город! Табаку не купишь.

— Не ворчи, старина, я принесу сигареты.

Юшка стоял возле памятника подбоченясь, с независимым видом. В одной руке чемоданчик, через плечо перекинут туго набитый рюкзак. Одет в белую рубашку, синий коротковатый пиджачок и истертые до белизны джинсы местной фабрики. На ногах прохудившиеся кеды. Ни дать ни взять — осваивает стиль Юшка. В деревне они не сошлись, не подружились, не поговорили толком ни разу, не до того было, но сейчас отчего-то Федору радостно было видеть эту нахмуренную физиономию, с таким выражением на ней, будто Юшка бросал немедленный, грозный вызов целому миру. Может, там, на лоне первозданной природы, это и выглядело внушительно, здесь же, среди множества безразличных ко всему, спешащих по своим делам людей, это было смешно и трогательно.

— Сигареты приволок? — первое, что спросил Юшка, протянув руку для рукопожатия. Быстро прикурил и жадно затянулся. — Как вы тут живете? Я два часа по городу пошатаюсь — мутить начинает. Одному пижону только счас чуть "физию" не начистил.

— За что, Юшка?

— Толканул, гад, под руку, пока я газировку пил, — негодующий взгляд его несколько смягчился. — Вот газировку люблю пить. Что хорошо, то хорошо. Сегодня уже пять стаканов даванул. Вкусно! Опять же брюхо раздул, во, гляди. А сортиров нигде нету. Вы как тут обходитесь, если приспичит?

— Кто как сумеет. — Федор рассмеялся. — Пойдем, провожу тебя.

Из туалета Юшка вышел довольный, уже без пиджака.

— А где пиджак-то, Юшка?

— В рюкзак умял. Жарко!

— Поехали ко мне, позавтракаем, вещи бросишь!

— He-а! У меня поезд через два часа. Некогда гостить.

— Тогда вон пойдем в кафе, посидим.

— Это можно.

В кафе подавали бифштекс и оладьи. Юшка взял себе по две порции того и другого. И еще три стакана компота и двести граммов коньяку. Федор от выпивки отказался, хотя Юшка и предложил деликатно:

— Ты чего? Махани стопаря! Я угощаю!

— Разбогател?

— Разбогател или нет, а деньги мне теперь без надобности.

Освежившись коньяком и компотом, наевшись так, что по лицу потекли струйки пота, Юшка помягчал, расслабился, вольно раскинулся на стуле. Объяснил, почему ему деньги без надобности.

— Расплевался я с Веркой, вот какие пироги. Выжег из сердца каленым железом. Жениться на ней собирался, помнишь?!

— А как же!

— Переиграл. На ней нельзя жениться.

— Почему?

— Порченая она, Верка-то! — лицо Юшки, мокрое и красное, вдруг скорбно сморщилось. — Прав был дед, порченая. Дьяволово семя. Я ведь знал, какая она, но надеялся. Думал, зажму в тиски, детей нарожает, опамятуется! He-а, не может. Над своей натурой власти не имеет. Где мужики собрались пузыря раздавить или просто покалякать, Верка непременно как из-под земли вынырнет. Следи за ней хоть в бинокль, все одно не устережешь. И ведь что печально, Федька. Сердцем она святая. Никому беды не пожелает, каждому поможет. Несправедливо, Федька! Я ее сперва хотел жизни лишить, потом понял — не виновата она. Такой уродилась. В дурную минуту ее бог сотворил. Душу ей дал огненную, а умишко птичий. Жалко ее бывает до слез. Ну что она? Пометет подолом лет пяток, а дальше? Кому будет нужна — старуха? Заболеет — воды некому будет подать!

Столько страсти вкладывал Юшка в свою мельтешню, так яростно пылали его очи, что Федор забеспокоился: не одурел ли гость с непривычки от коньяка. Но нет — Юшка был на удивление трезв. Он впал в отчаяние от незаладившейся своей судьбы. Кому, как не Федору, его утешить. Отчаяние сделало Юшку мудрым и красноречивым. Федор смотрелся в него, как в зеркало. Они беседовали о женщинах, по-стариковски покряхтывая.

— Ты еще молодой, — сказал Юшка. — Послушай сюда. Не принимай бабу всерьез. Ихняя любовь — это все сказки.